http://www.lttb.lv/ Новая книга Елены Костюкович будет называться «Перевода не существует»

Новая книга Елены Костюкович будет называться «Перевода не существует»

Переводчик всех книг Умберто Эко на русский провела в Риге несколько дней по приглашению издательства Jana Rozes apgads, выпустившего ее книгу «Почему итальянцы говорят о еде?» в переводе Даце Мейере. Елена Костюкович все активнее заявляет себя как оригинальный писатель. Может, потому, что ей уже известны все тайны переводческого мастерства?

Итак, Елена Костюкович в трех ипостасях: переводчика, писателя, литературного агента.

Специально для сайта www.lttb.lv

Беседовала Анна Строй

– В одной из статей вас назвали «писательницей, воссоздавшей Умберто Эко по-русски». Хороший синоним для слова «переводчик»?

– Это, наверное, по дружбе. Но, конечно, любой переводчик художественного произведения воссоздает произведение на основании двух сил: своего знания текста и знания того мира, куда это произведение попадет. Потому что если это не учитывается, текст останется экзотичным, не внедренным в культуру.

– Имеется в виду такой сложный текст, как текст Эко?

– Не важно, насколько текст сложен. Важно, на каком языке он будет потом прочитан.

Инструкция размером с книгу

– Как вы себя чувствуете в роли писателя, которого переводят?

– Вы не поверите: ужасно! Неприспособленной и ничего в этом деле не понимающей. Это поразительно, но самому себе нельзя удалить аппендицит. Ведь мало того что я переводчик. Я еще и организатор продвижения многих писателей, литературный агент. Я постоянно пишу синопсисы, тексты для задней страницы переплёта. Но когда дело дошло до меня самой, я ничего не в силах сделать. Я даже не могу понять, хорошо ли сделан перевод на тех языках, на которых я читаю. Я прочла вёрстку по-английски, по-польски, по-испански, по-итальянски. Я поправила ошибки. Но это другое дело: ошибки я вижу, но не могу судить, сохранился ли звук, обаяние, аромат текста.

– Как вам работалось с Даце Мейере? Она ведь переводила с итальянского, а не с русского. Почему?

– Книга существует в двух версиях: итальянской и русской. «Еда» переведена на итальянский талантливой переводчицей Эмануэлой Гверчетти. Мы обсуждали с ней каждую фразу, работали в постоянной связке. Итальянская – немного другая, и она лучше для перевода, потому что в русской слишком много аллюзий и отсылок к литературной действительности России, шуток, игры слов. Все это приятно для русского читателя, но это было бы непонятно, ненужно и даже вредно для читателя из другой страны. Например, у меня есть цитата из Даля – очень смешная, но что переводчику делать с цитатами из Даля? Я ее убрала.

Что касается нашего сотрудничества с Даце, его как такового не было. Я только знаю, что это замечательный переводчик. Но оценить, как она работает, я не могу – я не знаю языка.

– Почему ваш писательский дебют пришелся на книгу о еде?

– В Италии я перезнакомилась со множеством людей: поварами, крестьянами-производителями, интеллектуалами, людьми в магазинах. И все они говорили о еде. Непрерывно и всегда только о еде! И я решила, что тут есть какой-то секрет. Я должна научиться с ними говорить о еде. И пошло! Набралось много сведений, историй, мыслей на эту тему. И я решила: дай-ка я напишу книгу! Приезжают мои друзья из разных стран, ничего в этой ситуации не понимают. Не знают, когда надо заказывать капуччино, что с чем сочетается, рискуют все время попасть впросак. И я решила дать им в руки что-то вроде инструкции.

– Инструкция разрослась?

– Когда пишешь, хочется все-таки писать художественно…

Девушка с пишущей машинкой на пляже

– Успели ли вы за несколько дней в Риге ощутить специфику латвийской языковой ситуации?

– Рига для меня – Комбре, если вы помните Пруста. Когда я была маленькой, мы приезжали в Юрмалу, в Дом творчества с моим дедом-писателем. А когда я стала старше, наша студенческая компания приезжала в Бигауньциемс. Мы отдыхали, писали какие-то тексты – и научные, и какую-то рок-оперу, и песни. Рождались дети, мы их все вместе воспитывали. Дружили с рижанами – филологами Романом Тименчиком и Юрием Цивьяном. Там разворачивалась моя первая серьезная любовь. Я сидела на пляже с трофейной машинкой моего деда и стучала по клавишам. В свитере. Как правило, было холодно. Купаться почти всегда было нельзя. Но это было так прекрасно!

Тридцать лет я сюда не приезжала. И вы не можете себе представить, как я волновалась вчера, когда почувствовала этот запах: даже в аэропорту пахло морем, кричали чайки. Это было погружение в прошлое. Я ведь еще не видела Ригу в состоянии свободы. Я всегда видела ее в не приятном для себя состоянии оккупанта, что ли, какого-то приезжего. А для нас это была Европа! Мы были счастливы, попадая сюда. Мы могли сказать пару слов по-латышски, но не больше. Сейчас я могу сказать, что что-то я понимаю: есть же в латышском славянские корни. Латинские буквы? Ну, у меня самой буквы латинские в Италии! У меня ощущение, что я попала на давно забытую родную землю. Которую я хочу лучше освоить. Но у меня ничего не получится, потому что осталось два дня: 10 интервью и четыре выступления.

– Но хотя бы с Food Code латышской кухни вы успеете познакомиться? Какие у автора кулинарного шедевра любимые блюда латышской кухни?

– Ну, конечно, я могу назвать хлебный суп и взбитые сливки! Не в этом дело! В те годы, о которых я рассказывала, еды было совсем мало: совсем мало у нас (в Москве – А.С.), больше – у вас (в Латвии – А.С.). Но у вас было другое: атмосфера. Мы с моим будущим мужем пришли в Put vejjini. Нам было по семнадцать. Нам нужно было уложиться в монетки, которые у нас были в кулаке.

– На чашку кофе хватило?

– Мы даже пообедали! Но главным было ощущение, ощущение какого-то необыкновенно правильного обращения с едой, с клиентом, с рестораном, с публикой. Европа! Мы не были выходцами из бедных семей, даже наоборот. Но вот этого ощущения культурного танца между клиентом, официантом, рестораном – в Москве не было.

Три совета для переводчика

– Вы часто говорите в своих интервью, что переводу нельзя научить…

– Да, и книжка, которую я сейчас пишу, называется «Перевода не существует».

– Интервью, к сожалению, жанр компактный, его нельзя растягивать до бесконечности, как кулинарную книгу, поэтому мой вопрос, точнее, моя просьба сформулировать три совета для начинающих художественных переводчиков.

– Ну, что ж, попробуем. Во-первых, ставить себе правила и задачи, которые текст не ставит. Например: буду попадать в ритм фразы, даже в прозе. Или – буду сохранять опорные гласные. Или – буду истреблять деепричастные обороты, которые гадость ужасная, и стараться работать на глаголе.

– Для чего?

– Для дисциплины. Потому что текст оригинала подчиняется своей дисциплине. Есть миллион правил, которым следует писатель. Я вот написала свой роман и знаю, до какой степени верно то, что единственное слово стоит именно в том месте, на которое оно поставлено. Я приведу пример: по техническим причинам меня попросили заменить в романе имя главной героини. На ту же букву. Роман полетел. Я теперь меняю его обратно.

– Как же ее звали?

– НаталИя. Она итальянка. А читают: НатАлия. Я ее поменяла на Николетту. Но другой редактор мне пишет: «Как ты могла им разрешить сделать такое?!» Сочетание этих звуков, ритм этого слова имеет свое значение. Существуют какие-то алхимические законы текста, которые работают на уровне молекулярных связей. В оригинальном тексте их очень много. У переводчика есть иллюзия, что он должен переводить только то, что написано. Но тогда не будет текста!

Второй мой совет: помнить о хронологии и никогда не употреблять слов, которые появились позже, чем время действия текста. Если переводится текст XIX века, его не надо переводить стилем XIX века, но его нельзя переводить стилем 80-х годов ХХ века. Ну, 30-е…

– Это как с нарушением скоростного режима: плюс 10 км\ч простительно, но больше оштрафуют.

– Совершенно верно! Есть такой анекдот: папа спрашивает Вовочку, сколько будет дважды два. «Восемь». «ну, почему восемь? Ну, три, ну, четыре, ну, максимум пять!» Так вот, «максимум пять»! Не надо входить в современную лексику, потому что она очень выбивается. Все равно, этот перевод потом устареет, и нужно будет опять переводить. Переводы стареют, оригиналы нет.

И третье: помнить об этимологии слова. Вот вам три совета, сочиненные на ходу. Пример: в итальянском есть глагол sbolognare от «Болонья». Болонцы – люди легкомысленные, и sbolognare значит «избавиться от какого-то вопроса, не решать его». Я редактирую перевод Достоевского, и моя переводчица употребляет это слово. Она не сделала ощибку. Но дальше мы говорим, как представители двух миров. Я говорю: какое отношение Болонья имеет к Достоевскому? Она: это просто так говорят, это всего лишь итальянское слово. Но я не согласна его оставить. Она сердится, что тогда надо вообще убирать все итальянские слова. Но это вопрос логики, вопрос, где остановиться. Где эти три, четыре, максимум пять? Если ты можешь через латынь, греческий, немецкий, и так далее дойти до корня этого слова и сопоставить его со словом языка, они должны сближаться, а не расходиться. Это придает тексту осадистость и увесистость. Осадистость – это свойство вещи крепко стоять, а увесистость – это еще и дополнительный вес этой вещи. Чтобы работа переводчика крепко стояла на ногах, нужны какие-то правила. Вот вам три совета, сочиненные на ходу. Надо будет их запомнить.

Русская переводческая вольность

– Полагаю, что когда вы говорите о том, что переводу нельзя научить, вы говорите это полемически. Все-таки есть переводческая школа, есть традиции. Что вы можете сказать о русской переводческой школе?

– Русская школа не очень буквальная, она довольно вольная. Во времена, которые сейчас прославляют, как золотой век советского перевода, была установка: чтобы звучало по-русски! Хотя почему Диккенс должен звучать по-русски? Он же все-таки не в Костроме родился! Пусть он звучит с английским акцентом! У нас уже есть Лесков. Вот он звучит по-русски. А у Диккенса пусть остается подспудный звук английского языка. А величие русской переводческой школы связано с тем, что печататься не давали. Писателя: Пастернака, Чуковского, Ахматову, Мандельштама, Бродского — били палкой по голове. Вот они и переводили. Не знаю, что можно сказать об этой школе! Это школа закомплексованных, застрессованных людей. Но талантливых, гениальных, создававших интереснейшие вещи. Но — вольные вещи.

– Это было связано с тем, что в советское время переводчик был отлучен от европейского культурного контекста? От европейских реалий?

– Совершенно верно. Я перевела «Имя розы», не только ни разу не бывая в Италии, но и не имея доступа к религиозной литературе. Я пошла к священнику, чтобы что-то уточнить, и этот поп начал меня допрашивать, православная ли я. И почему задаю такие вопросы.

– Но сейчас переводить легче, когда есть доступ к этим знаниям, шумам, вкусам?

– Легче понимать. Я бы сказала, что сейчас я гораздо лучший комментатор. На самом деле, вся моя работа – это беспрерывный комментарий. Для Италии – русских реалий, для России – итальянских. Я все время пытаюсь разъяснить то, что я знаю, а если не знаю – лезу в компьютер.

– Поскольку вы к тому же еще и литературный агент, сформулируйте, пожалуйста, опять три постулата, на которых держится эта ваша ипостась.

– Литературный агент должен уговорить издателя сделать книжку. Которую издатель не читал. Делает ему синописис – объяснение, о чем она. Постулат первый: не суй издателю то, что ему не нужно. Потому что он будет разочарован, разорится, а то и возненавидит тебя. Второе: много работай с автором, попытайся объяснить ему, что будет дальше с ним и его книгой. Автор – это ценное, хрупкое существо. Он невротик, твоя работа с ним – это работа вроде медсестры в психиатрической больнице. тебе нужно говорить, что все будет хорошо, но что ты ему ничего не обещаешь. Чудо может случиться, но программировать его ты не можешь. И третье: всегда прочитывать книжку, которую ты рекомендуешь. Литературные агенты этоим не отличаются.

Вместо постскриптума. В издательстве Corpus в Москве и Bompiani в Италии выходит роман Елены Костюкович «Цвингер». Это будет культурологический детектив. Действие разворачивается в наши дни на книжной ярмарке, и в Дрездене 1945 г. Роман носит имя картинной галереи старых мастеров, из которой накануне ковровых бомбардировок Второй мировой были вывезены великие полотна, в том числе «Сикстинская мадонна». В спасении шедевров принимал участие родной дед писательницы Леонид Волынский, памяти которого посвящена книга. Герой романа отправляется на поиски секретных документов.