Майя Кучерская
Vedomosti.ru

24.11.2011, 00:20

Елена Александровна приедет в Москву из Италии, где живет четверть века, специально, чтобы представить книгу на ярмарке Non/fiction. И заодно прочесть несколько лекций студентам-гуманитариям разных университетов — о том, чем занимается и что хорошо знает сама: переводе, ремесле литературного агента и консультанта, которым она тоже является, о своем эмигрантском опыте и книгах. «Ведомости» раcспросили Елену Александровну обо всем этом еще до ее приезда.

— «Пражское кладбище» — шестой роман Эко, который вы перевели. Была ли какая-то специфика в работе над этим переводом или все шло по накатанной?

— У Эко, садиста и мазохиста, по накатанной не бывает. И для себя, и для переводчиков он выдумывает всегда новую пытку. Сейчас это было из XIX в., я использовала язык русской «натуральной школы» и худшего Достоевского, пришлось прочесть семь пудов антисемитских пасквилей, и моей письменной речью на год стало сказовое письмо от имени жуткого гада. Этого прежде Эко своим жертвам-толмачам не подсовывал.

— Но читателю в итоге достался напичканный историческими фактами авантюрный роман, в котором Эко снова играет с клише массовой литературы, делая все, чтобы мы не заскучали. Это желание стать автором бестселлера или по-другому Эко просто не умеет?

— Или потому, что иначе вам, умному читателю, будет неинтересно. Рассуждениями полон интернет, мы ими пресыщены. А Эко строит из масскультурных кубиков что-то занимательное, глядь — и тот же самый глубокий смысл и резон высовываются и подмигивают из хитрой яркой игрушки. Игра ведь нравится больше, чем занудство. И дуракам, и умным игра нравится больше.

— «Пражское кладбище», как и почти все романы Эко, создано по счастливо найденному рецепту «Имени розы». Но «Имя розы» родилось 30 лет назад, когда постмодернизм еще оставался новостью. Почему Эко, судя хотя бы по шумному успеху последнего романа, так и не устарел?

— Потому что был созвучен нынешнему XXI веку с самого начала, еще в 80-е годы двадцатого. Предугадал. Показал на своем примере, как привлекательно владение огромным объемом информации и в то же время уверенная селекция. Cегодня мы так пользуемся сетью. Выхватываем самое интересное. Спохватываемся и пытаемся вырабатывать критерии отбора. Эко применил этот метод еще до компьютеров, потому что у него был уже тогда компьютерчик в голове. Представляете, написать «Имя розы», центон цитат, в доинтернетную эру? А перевести этот центон без всяких подсказок? Тоже было интересное развлечение.

— Ах вот почему вы тогда решились «Имя розы» перевести — ради развлечения!.. Каковы «заповеди переводчика», которые вы проповедуете своим студентам?

— Радоваться трудностям: они позволяют ума набраться, автора приукрасить и себя показать.

— Круг ваших занятий не исчерпывается переводом. У вас вышла книга «Еда. Итальянское счастье» (М.: Эксмо, 2006), ставшая бестселлером и в России, и в Италии. Как совершился переход от перевода чужих текстов к созданию своих?

— Писать — то же, что переводить, но не с чужого, а со своего. Выходит быстрее. Ты занят темой, которая уж точно тебя интересует, без риска, что тебя принудят копаться в чем-то чуждом и вязком.

— Наверняка и сейчас вы пишете что-то свое?

— Пишу, раз, книгу про Италию — иначе лопну от всего, что накопилось. На этот раз не про еду (о которой всегда говорят итальянцы), а про погоду (о которой всегда говорят англичане). Называться будет «Итальянские сезоны». Материал — жизнь и живопись. Во-вторых, пишу триллер, потому что хочу узнать развязку. И три — книжечку из отходов других работ. О своем опыте переводчика, редактора, культурного посредника. Что и я, и мои коллеги знаем, но стесняемся сказать. И в Европе, и в России.

— Насчет посредника. Вы занимаетесь продвижением русских авторов на европейский рынок. На что существует спрос? Есть какие-то особенно продаваемые тренды?

— Тренда русского нет никакого. Если бы русские писали, как пишут на Западе, их бы больше переводили. Если бы писали покороче, попружинистей, с четким сюжетом, небольшим числом героев и желательно без трудно постижимых полунамеков. Русскую же действительность, подразумеваемые реалии — это все тут надо растолковывать. Но, вероятно, на этом прагматическом повороте русская литература бы окончательно испортилась — она ведь привыкла жить странностями, особостями, а не стандартом. В этом ее очарование. Для нас, родимых пользователей.

— Так в этой «особости» современной русской литературы ее слабость? Или все-таки сила?

— Слабость в самозацикленности, сила в ней же. Пушкин втащил Запад в русскую литературу. Вот сколько он его втащил, столько в ней мирового влияния и осталось. Остальные силы русская литература бросила на самобытное развитие. Чудная способность резонировать на странную специфику родной истории. Дивное совершенствование языка и доведение его до полной непереводимости. Став столь значительной, литература заняла в русской культуре центральную роль, заместив собой философию, социологию, религиозную мысль. Поэзия была суррогатом религии, на грани мистики, по крайней мере с 20-х по 70-е годы. И для моего поколения тоже. В тех, других культурах, которые я изучала или каким-то боком узнавала, место литературы гораздо скромнее: в этом она, если угодно, слабей. Но постижимее и переводимее, и в этом аспекте сильней.