Letteratura russa. Università degli Studi di Udine
ТЕЛЕСНЫЕ И ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ УРОДСТВА В РОМАНЕ ТАТЬЯНЫ ТОЛСТОЙ КЫСЬ
Роман "Кысь" известной писательницы Татьяны Толстой (2000) создавался и ожидался десять лет. По выходе он сразу получил великолепную прессу, в сентябре 2001 г. на Московской книжной ярмарке был награжден как самая продаваемая книга года, а в декабре 2001 г. Т. Толстой была присуждена престижная литературная премия "Триумф".
В романе оруэлловская антиутопия проецируется на будущее после атомного взрыва - 2300 год. Место действия - Москва, получившая имя Федоро-Кузьмичск по имени здравствующего правителя. Когда правитель сменится, сменится и название города, он станет называться "Кудеяр-Кудеярычск" 1.
1 В этом элементе сюжета просматривается явная политическая пародия, т.к. в постсоветской России меняли все названия городов, а некоторые по два раза - знамениты смены Растяпино на Дзержинск, Ижевска на Устинов при том, что на местном диалекте это слово эквивалентно грубому ругательству, что заставило менять снова.
В Федоро-Кузьмичске царит фольклорно-российское деревенское прошлое-будущее. Крайняя скудость быта, все мерзнут, все едят мышей. Герои, в которых не умерло любопытство, заняты разысканием книг, то есть полузапрещенного предмета. Ради доступа к книгам, к спецхрану главный герой фактически продает душу дьяволу. В результате его предательства местное политбюро производит государственный переворот в духе ГКЧП и приговаривает к сожжению Никиту Ивановича, главного носителя культурной памяти - того, который способен изрыгать огонь и зовется Главный Истопник, то есть "глаголом жжет сердца людей". Его собираются сжечь на деревянной статуе Пушкина.
Но подобно тому как Алиса под конец своих скитаний в Стране чудес раскидывает пародийное судилище и освобождается, так и герой решает все же не гореть на Пушкине, не быть новым Джордано Бруно и Савонаролой - и воспаряет со своими товарищами, улетает в неведомые небеса.
О романе еще до его выхода из печати многое было известно, а главное, что было известно - что с одной стороны он населен мутантами, с другой
- сотворен из новаторских, синтетических монструозных слов, начиная с заглавия Кысь.
Таково эмоциональное воздействие, которого добивается автор: идея "до чего все сложно". Но на самом деле этот эффект достигается достаточно простым монтажом, работой с конструктором. Мы попробуем разобрать некоторые кирпичики конструктора и определим резервуары материала, откуда черпает свои изобразительные средства Толстая. Кроме общего для всех антиутопий материала классической культуры - очевидный набор: утопии Фурье, Мора (католические утопии важны и для Хаксли, и для Замятина, и для Орвелла) - для этого произведения Толстой послужили резервуаром ассоциаций: 1) имагинарий советского пионерского детства; 2) фактология советской юности с диссидентскими симпатиями и с традиционными самиздатовскими чтениями.
Этот фундамент эстетически не связан с тем периодом, на который роман нацелен идеологически - ибо он нацелен в послеперестроечное десятилетие. Главный монстр, таким образом, это художественное единство книги, ретро- и интравертной в плане выражения, но жстравертной своим мессаджем.
Не случайно реакция читателей оказалась достаточно однотипной: то есть книгу покупают все, но все и поругивают: а причина недовольства - в ее тератологичности, никто не может отождествиться с этим творением до конца, ни люди старой, уходящей эстетики, ни люди новой психологии.
Дабы подтвердить вышесказанное, предложим краткий разбор произвольно взятых элементов художественного ряда, размотаем несколько ассоциативных клубков.
Строение романа геометрично. Аристотелевскую идеальную форму -квадрат - воспроизводит формат этой книги, квадратен ее союз с другими изданными книгами (их в серии четыре), квадратны заглавия всех четырех
- Ночь, День, Кысь, Двое (грамматически более верное Две не было выбрано, наверное, как раз по причинам симметрии). Тетраграмматоны входят в ассоциативный дискурс, связанный с властью - с советскостью, что было великолепно прослежено Виктором Пелевиным в его тексте ГКЧП как тетраграмматон на материале сокращений "КПСС, СССР, ВКПБ, ГКЧП". Квадратная структура в то же время характерна и для антиутопий (название 1984, или четырехчастная структура Гулливера).
Надо сказать, что подобная геометричность-сухость вообще, по традиционному русскому понятию, не приличествует подлинной литературе, идущей 'от души'. От подлинной литературы в русском
восприятии скорее ожидаются и приветствуются бесформенность и интуитивность в духе Достоевского. С формулой истинно творческой литературы, в особенности русской литературы, в массовом сознании ассоциируются сложность, недопроясненность. Мы помним, как неприятны у Толстого все персонажи, четко выговаривающие слова - Элен, Каренин и князь Андрей в тех эпизодах, где Андрею положено быть антипатом. Интуитивность положительна; а отрицателен "дух сухой, несовместимый с русским смыслом", как писал Давид Самойлов в произведении, к которому мы еще возвратимся.
Поэтому в плане лексики для России свойственно словотворчество ad hoc для каждой новой идеи. Новые названия вещей и новые версии прежних имен вырабатываются для каждого очередного исторического периода. Так был в свое время создан и советский новояз, причем он развивался с двадцатых годов, а приобрел осознанную особость и сделался предметом изучения лишь после вхождения в обиход русской интеллигенции словаря новояза Джорджа Оруэлла, а также после популяризации идей клемпереровского Языка третьего рейха.
Русскоязычный новояз необыкновенно богат именно за счет интуитивизма, пластичности, за счет того, что в нем изобилуют лексемы-монстры, тератологические порождения, мутанты с 'последствиями'. Значительную часть этого новояза составляют сокращения, причем обаяние сокращений еще пока до конца не исследовано. Бесспорно, что новоязовские советские и постсоветские сокращения ярко присутствуют на творческом и бытовом фоне Татьяны Толстой: достаточно знать, что ее сын, известный веб-дизайнер Артемий Лебедев, является создателем уникального сайта русских сокращений, где на них можно даже гадать. Слова-кентавры, которыми Толстая населяет свой роман, построены по простому принципу, наподобие аббревиатур. "'Клель' - это помесь клена с елью, что такое 'хлебеда' - ясно без дефиниций" - пишет критик Андрей Немзер.
Проникая внутрь оболочки страшных и смешных лексических инноваций, мы видим, что проза Татьяны Толстой в духе Ремизова и Замятина не интуитивна, а расчислена алгеброй. Речь идет об алгебре словаря и об алгебре исторической хроники. Сама идея Великого взрыва и наступившего затем безвременья, разумеется, была навеяна недавней историей. Сюжетообразующей пружиной, разумеется, выступил опыт Чернобыля. В русской литературе восьмидесятых и девяностых годов этот опыт отразился многообразно. В этом смысле характерен, в частности, рассказ Людмилы Петрушевской Новые робинзоны. Хроника конца XX века ("Новый мир", 1989, № 8,) - этот текст тоже стал источником цитат для Татьяны Толстой при сочинении ее романа.
Насквозь цитатны монстры Толстой. Во-первых, это постчернобыльские мутанты, покрытые шерстью, с лишними пальцами, с атавизмами вроде хвостов. Во-вторых, это цитаты из классического искусства и литературы. Сама кысь - это рысь, кидающаяся на людей и лишающая разума (рысь, лишающая разума и сбивающая с толку, встречается Данту в начале Божественной комедии - "проворная и вьющаяся рысь, вся в ярких пятнах пестрого узора", преграждает ему путь на гору). Так председательствует рысь-кысь на шабаше, изображенном на офорте Гойи Сон разума рождает чудовищ.
Кысь - это Русь, в частности, Русь знаменитого пушкинского эпиграфа к Евгению Онегину "О русь!". Которое в переводе на латынь становится о rus ! - о деревня! Действительно, для Татьяны Толстой новая русь эквивалентна деревне, городов больше нет, над той урбанной цивилизацией, которая оформилась в двадцатом веке, восторжествовала деревенская скудость и деревенская психология. Эта Русь - сфинкс с рысьим задом, тератологический урод со звериным, кошачьим задом, "Россия сфинкс ликуя и скорбя".
Цитатен вещный антураж этой антиутопии, который по законам жанра отличается скудостью и уродством:
Всегда ли жизнь была такой? Всегда ли был такой вкус у еды? Уинстон окинул взглядом столовую. Гнутые ложки, щербатые подносы, грубые белые кружки; все поверхности сальные, в каждой трещине грязь; и кисловатый смешанный запах скверного джина, скверного кофе, и заношенной одежды. Всегда ли так неприятно было твоему желудку и коже, всегда ли было это ощущение, что ты обкраден, обделен? Сколько он себя помнил, еды никогда не было вдоволь, никогда не было целых носков и белья, мебель всегда была обшарпанной и шаткой, комнаты - нетопленными, поезда в метро - переполненными, дома -обветшалыми, хлеб - темным, кофе - гнусным, чай - редкостью. Сигареты -считанными, ничего дешевого и в достатке, кроме синтетического джина.
В антиутопиях (поэтому и в Кыси) часто человеческие персонажи сращиваются с животными, превращаются в них или напоминают зверей: у Свифта гуигнгмы, у Чапека саламандры, в Звероферме у Орвелла различные твари... Эти мотивы присутствуют и в 1984 того же Орвелла:
Он снова окинул взглядом зал. Почти все люди были уродливыми - и будут уродливыми, даже если переоденутся из форменных синих комбинезонов во что-нибудь другое. Вдалеке пил кофе коротенький человек, удивительно похожий на жука, и стрелял по сторонам подозрительными глазками. Любопытно, как размножился в министерствах жукоподобный тип.
В отношении звериного и людского начал классическая антиутопия требует инверсии. Гуингмы - это кони, ставшие людьми. А в Кыси перерожденцы (кстати, они единственные, кто не перерождались) - это люди, ставшие конями 2.
2 Кстати о конях, в романе обильно используются оксюморонные конструкции типа "конь - это мышь", приводящие на память тот же прием в антиутопиях, в частности в орвелловском 1984: "ВОЙНА ЭТО МИР, СВОБОДА ЭТО РАБСТВО, НЕЗНАНИЕ -СИЛА".
Герой Бенедикт пытается преодолеть свое тератологическое звероподобие, соглашается отсечь рысий хвост, однако после этого приделывает статуе Пушкина шестой палец, делая уродом вместо себя -Пушкина, создавая двойника той шестипалой неправды, земным отображением которой, по Мандельштаму, являлся Сталин.
Тератологическое программное слово 'кысь', эквивалентное в контексте романа понятию 'суть', воспринимается на фоне обширного ассоциативного ареала. Это существительные женского рода с односложной основой восьмого типа первого склонения. Семантически они связаны с неблагополучием (боль, гнусь, грязь, рвань, дрянь, блядь, спесь, ересь, чушь, голь, гиль, вошь), передают идею чего-то утерянного, непоправимого, рокового (выть, быль, давь, чудь, неть), либо отображают некую вязкую субстанцию - марь, темь, зябь, стынь, взвесь. Есть созвучные наречия, передающие идею неточности, неуверенности (авось, небось). Наречиями же являются напоминающие 'кысь' звукоподражания, нутряные возгласы брысь, кыш. Занявшись подбором анаграмм Кыси, приходишь к достаточно далеко уводящим семантическим рядам сыск икс sic зык. Подобные нутряные полунемые слова, к которым привязать можно что угодно, такие мутные слова вроде 'алтын-толобас' модны в литературе в текущие времена.
'Кысь' фонетически - это что-то напоминающее КПСС и СССР в смысле детского анекдота "Съест КПСС!". КПСС расшифровывалась в советские времена как "Капитолина Сысоевна", для смеха употреблялись патриархальные посконные имена, в точности как в романе Татьяны Толстой. Кошка, ночь, способность лишать разума. Эти ассоциации прямо диктуются названием романа; рефлективная цепочка быстро приводит к тезису "кысь - это дьявол", извлекая из памяти популярную в читательских кругах ассоциацию с финалом романа Имя Розы Умберто Эко, где старец, убивающий людей во имя сохранности книги, слышит от главного героя те же слова: "Ты и есть дьявол", точно как в Кыси герой, убивающий людей ради сохранности книги, слышит обращенные к себе слова "Ты и есть кысь". В романе Толстой, думается, эта цитата сознательна.
Вообще же подобная модель концовки в российском литературном быту становится достаточно затасканной, последний, явно выродившийся ее отголосок - это финал произведения Б. Акунина Алтын-толобас.
Безусловно, фонетической формой слова 'кысь' соотнесена с 'мышь' не в меньшей степени, чем мышка в русском и крыса в английском детском фольклоре состоят во взаимодополняющих парах к кошке. С другой стороны, мышь - герой крайне актуальный. Мышь тесно связана с идеей книги как бумажного, для нее - съедобного предмета. Поэтому мышь - конкурент кыси, этой кошке, читающей книжки (Говорила мышка мышке: "До чего люблю я книжки! Не могу я их прочесть, Но зато могу их съесть").
С другой стороны, мышь - это атрибут не только бумажной книги, но и книги компьютерной. Процитируем достаточно популярный текст русского Интернета (Перевод куска текстовика к хелпу Win 95 без основного словаря переводчиком Poliglossum с медицинским, коммерческим и юридическим словарем):
Если вы только что закрепили себе Окна 95, вы можете увидеть, что ваша мышь плохо себя ведет. Мышь может неадекватно реагировать на щелчок по почкам. Отсоедините ее поводок от компьютера, вытащите гениталий и промойте его и ролики внутренностей спиртом. Снова зашейте мышь. Проверьте на переломы поводка. Приглядитесь к вашей прокладке (подушке) - она не должна быть источником мусора и пыли в гениталии и роликах. Посетите Слугу Паутины, где в особом подвале вы сможете опустить-загрузить самого текущего гуртовщика мыши. После того, как вы закрепили нового гуртовщика, скорее всего ваши проблемы решены. Если они остались, напишите в Службу Техничного Упора, и вашим случаем займется Особый Отдел. Наш инженер должен знать тип мыши (портовая мышь, периодическая мышь, автобусная мышь, гениталий на гусеничном ходу и т.п.). Отработайте быстрый двойной удар по почкам мыши с помощью специального тренажера на пульте управления Окнами 95.
Среди многообразного материала, цитируемого Татьяной Толстой в ее романе-коллаже, компьютерный материал в качестве фона несомненно присутствует: мы полагаем это, учитывая семейный фон жизни автора.
Однако самые бесценные залежи мотивов и ассоциаций мы обнаруживаем, обращаясь к кругу разрешенного и запрещенного чтения, популярного среди советской интеллигенции периода семидесятых. Базовым материалом для замысла Кыси, возможно и крайне вероятно, явилась знаменитая работа Андрея Амальрика "Просуществует ли СССР до 1984 года?", написанная летом 1969 г.; официально она была опубликована в журнале "Огонек" (1990, № 9). Концовку этой пророческой книги тогда многие знали наизусть:
"По-видимому, если бы футурология существовала в императорском Риме, где, как известно, строились уже шестиэтажные здания и существовали детские игрушки, приводимые в движение паром, футурологи V века предсказали бы на ближайшее столетие строительство двадцатиэтажных зданий и промышленное применение паровых машин. Однако, как мы уже знаем, в VI веке на форуме паслись козы, как сейчас у меня под окном в деревне."
Резонанс литературного быта семидесятых ясно слышен и при анализе избираемых писательницей имен. Самое значащее из них - это, конечно, Федор Кузьмич - это имя легендарного старца, в которого будто бы превратился царь Александр Первый в 1825 году, после чего последовало восстание декабристов. Для нас в данном случае важно, что по всей видимости Федор Кузьмич, реформатор земли русской, попал в текст Кыси не непосредственно, а через известнейший в свое время, (причем в основном известный изустно - публикация была с купюрами!) стихотворный текст Д. Самойлова "Крылатый Струфиан" 3, где, в частности, Федор Кузьмич выведен в качестве прототипа реального Александра Исаевича Солженицына с его политико-исторической концепцией.
3 Самойловская поэма содержит много сюжетных элементов, перекликающихся с романом Толстой. Причиной беспорядка в обоих случаях выступает deus ex machina - то есть атомное, в любом случае высокотехнологичное явление перемешивает все нормы застойной русской жизни.
Поскольку не был сей трактат
Вручен (смотрите нашу повесть),
Мы суть его изложим, то есть
Представим несколько цитат.
"На нас, как ядовитый чад,
Европа насылает ересь,
И на Руси не станет через
Сто лет следа от наших чад.
Не станет девы с коромыслом,
Не станет молодца с сохой,
Восторжествует дух сухой,
Несовместимый с русским смыслом.
И эта духа сухота
Убьет все промыслы, ремесла,
Во всей России не найдется
Ни колеса, ни хомута.
Чтоб не остаться государству
Без хомута и колеса,
Необходимо наше царство
В густые увести леса,
В Сибирь, на север, на восток,
Оставив за Москвой заслоны,
Как некогда увел пророк
Народ в предел незаселенный.
А совершив исход синайский,
Отсечь концы во все пути,
И супротив стены китайской
Превыше оной возвести...
В Руси должна быть только Русь.
Татары ж и киргиз-кайсаки
Пусть платят легкие ясаки,
А там как знают, так и пусть.
Необходимы также меры
По укрепленью старой веры.
В никонианстве есть порок,
Который суть - замах вселенский.
Руси сибирской, деревенской
Пойти сие не может впрок...
В провинции любых времен
Есть свой уездный Сен-Симон.
Кузьмин был этого закала,
И потому он излагал
С таким упорством идеал
Российского провинциала...
Именно Солженицын являлся проповедником идеала утопической Руси, высмеивавшегося уже в семидесятые годы кухонными диссидентами. Диссидентское время прошло, запретное стало позволенным, и статья "Как нам обустроить Россию. Посильные соображения" была опубликована 27-миллионным тиражом в сентябре 1990 года - сначала в "Комсомольской правде", потом несколько раз брошюрой. Работа, как мы помним, делится на разделы: "Ближайшее" и "Подальше вперед", каждый раздел разбит на пятнадцать главок - "А что есть Россия?", "А сами-то мы каковы?", "И чем может обернуться" и пр.
У Татьяны Толстой с достаточной долей пародийности воспроизводится солженицынский дискурс - и "Как нам обустроить...", и "Один день Ивана Денисовича" (Заключенный Щ 854 в поисках пропитания, выживания и проч.). В романе Солженицын пародируется в одном из крайне его уязвимых - лингвистических - аспектов. Всем известен комический эффект его старинных, нелепых, по сути своей неологичных древнерусских и псевдодревнерусских заимствований ('обустроить' -этого слова нет даже у Даля). В своем стремлении перелопатить русский язык Александр Солженицьн способен посоревноваться с большевиками, с самой Надеждой Константиновной ("Это будет большая подкрепа нашему впереду").
Писательница обильно использует материал, который был на слуху у всех в семидесятые и восьмидесятые годы, в частности наиболее памятный - потому что непечатный - массив цитат из сочинений бардов. В нашей памяти возникают и отголоски песен Галича ("Я теперь живу в дому - чаша полная...") и всевозможные описания нечисти в фольклорных стилизациях Высоцкого, и все 'воспарения' романтических шансонов Окуджавы; неожиданно, но парадоксально парение окуджавских "братьев" ассоциируется с иным знаменитым парением восьмидесятого года - с эффектным, полным мифологических подтекстов парением олимпийского медведя. Любопытный материал по вопросу собран в интернетовском сайте Олимпийский мишка < http ://80. ruz . net / mishka . htm >:
В 1977 году группе советских художников поступило задание "рисовать медведей", и из представленных на конкурс эскизов был выбран рисунок Виктора Чижикова [ ...] Как рассказывал впоследствии Виктор Чижиков, "[...] спустя несколько часов его нашли на Воробьевых горах. Затем несколько лет он валялся на складе ВДНХ, пока его не изгрызли крысы". Печальный конец [...] После перестройки вскрылись совсем уж макабрические обертоны этого слащавого сюжета.
ОБВИНЯЕТСЯ В ПРЕСТУПЛЕНИИ [...] "У меня и моих коллег по-прежнему есть основания предполагать, что прощальный полет олимпийского Мишки завершился гибелью человека" - заявил один из авторов книги Истерия СССР, известный web -дизайнер Сергей Новиков [...] Сейчас, -по прошествии многих лет, можно спорить о том, прав или не прав был молодой офицер, решившийся на отчаянный шаг: открытие Большого аварийного клапана (БАК).Но следует учитывать, что в тогдашней ситуации единственной альтернативой случившейся трагедии была трагедия еще большая в представлении наших чиновников и военных - вылет "Медведя" на Запад, что, несомненно, вызвало бы грандиозный международный скандал и перечеркнуло бы все те спортивные и моральные выгоды, которые принесла прошедшая Олимпиада [...]
Известны по крайней мере две человеческие жертвы [..."] С земли было видно, что, пролетая в непосредственной близости от макета олимпийского огня, часть шаров была уничтожена огнем, а объект стал стремительно падать. Сам Артамонов от полученных ожогов скончался в машине "Скорой помощи". С—] Александр Анатольевич предложил отказаться от идеи огромной восковой игрушки и, вместо Мишки, по его предложению, с арены Лужников вылетел бы человек (!), одетый в специальный костюм (достаточно больших размеров), имитирующий с абсолютной точностью символику Олимпиады в соответствующем масштабе. Другими словами, так называемый "Олимпийский Мишка" смог бы сам управлять шарами при помощи... рук (!). Отец троих детей, А. Трусов сам вызвался доработать проект и, самое поразительное - стать непосредственным участником эксперимента. Держа в руках, буквально, все нити проекта, А.А. Трусов более чем удачно подготовился к эксперименту: на высоте ста метров "Олимпийский Мишка" неожиданно развернулся, пролетел метров пятьдесят, а затем стал резко уходить вверх, исчезнув из поля зрения уже через минуту. Поиски, продолжавшиеся целую неделю, никаких результатов не дали.
Больше всего эти отрывки из воспоминаний участников и очевидцев напоминают сюжет фантастического романа Виктора Пелевина "Омон Ра". Не так давно Открытое общество по борьбе с мягкими игрушками ООПБМИ поделом предложило публичное распятие на кресте Олимпийского мишки! Все эти массмедиальные события и откровения несомненно составляют значительный компонент культурного контекста, в который погружена фантазия писательницы Толстой.
Но мы не утверждаем, что все заимствования и отсылки совершены ею сознательно; более того, допускаем, что часть этих фактов и знаковых композиций остается вне направленного внимания писательницы.
Скажем, созвучно задействованным в романе мотивам, но отнюдь не гарантировано знакомство писательницы с ходившим в Москве устным текстом Бориса Беленкина:
В Москве не будет Олимпийских игр
Как Амальрик недаром предсказал
Тот край, где бродит уссурийский тигр,
На много лет заменит нам спортзал.
Не будет комплексов, деревни и отелей
Не потечет валюта к нам рекой
В краю морозных северных метелей
Мы долгожданный обретем покой.
Вокруг барака нам поставит стены
Шанхайский деловитый инженер
И больше с Валери Жискар д ' Эстеном
Не толковать на авеню Клебер.
Нам водоросли коровай заменят
И хлеб заменит блинчики с икрой
Русь кандалы, как пять колец, наденет,
Разбитая раскосою ордой.
Ну а пока успехи наши робки
Уже давно Уссури разлилась
И враг глядит, глядит на наши сопки
За новенький Калашников держась.
Целью этого сообщения было попытаться восстановить культурный контекст, в котором вызревал ассоциативный запас Татьяны Толстой. Этот контекст нам знаком по собственному опыту и репертуар соответствующих цитат легко добывается нами из собственной памяти. Выступая в данном случае в двух лицах - в роли информанта и (постольку поскольку) в роли аналитика, радуюсь случаю перебрать совместно с вами несколько разнородных, но взаимосвязанных ассоциаций.