В 1485 году в Пьемонте родился поэт Банделло (1485—1561)
и новеллист Маттео
'Вплоть до начала нашего столетия историки опирались на "Новелль-ере" Банделло как на основной ис­точник документальных сведений о жизни и нравах итальянских обла­стей и княжеств XVI в.
В этих новеллах ярко и детально описаны практически все замеча­тельные события эпохи и герои этих событий: казнь Савонаролы, испано-французские войны, история семей Гонзага, Сфорца, Бентивольо, Д'Эсте. Тут и воспоминания о Ле­онардо, Макиавелли... Автор был знаком со всеми, жил почти при всех дворах Италии, каждый город, каждый замок представлен у него с живописными и нетрадиционными подробностями.
Стендаль, которому принадле­жит заслуга "первооткрытия" Бан­делло в данном качестве, противопо­ставлял его другим новеллистам, не менее щедрым на детали: "Новеллы Банделло мне кажутся досто­верными. Он собирал правди­вые анекдоты. Гораздо меньше я верю в правдивость Боккаччо, кото­рый был не бытописателем, а сочи­нителем" .
Все это вполне согласуется с тем, что говорит о себе сам Бандел­ло в "Предисловиях" к четырем книгам новелл и в "Посвящениях", предваряющих каждую новеллу. В
"Банделло, которого Генрих II сде­лал епископом Аженским,— прекрасный новеллист, но, не знаю почему, он не пользуется заслужен­ной им славой. Он оставил девять томов чудесных новелл, может быть слишком вольных; в них можно, как в зеркале, наблюдать нравы XVI века".
Эта фраза из "Прогулок по Риму" Стендаля вполне отражает воспри­ятие личности и творчества Бандел­ло, преобладавшее в XIX в.
М. Банделло
этих "Посвящениях", обращаясь к тому, кому "дарится" новелла, автор напоминает о некоей беседе — о времени года, местности, знамена­тельном событии, по поводу которо­го сошлись беседующие, о моменте, когда зародилась идея рассказа, и о цели, которую преследовал рассказ­чик: как правило, он предлагал не­ожиданную трактовку всем изве­стных событий.
К фабуле новеллы вся эта экспо­зиция видимого отношения не име­ет. Цель ее, по словам Банделло,— "поймать дыхание минуты", "обес­смертить миг". Он верит в святость и стойкость бумаги. Он пишет: "По­эты все бессмертны. Они живут в памяти тех, кому угодно утруждать память, а именно ради таких потом­ков стоит жить". "Нет грани между жизнью действования и жизнью чтения: герой пребывает таковым лишь благодаря листам книг, и в свою очередь должен обращаться к книге, дабы вместо тупых приказов уметь убедить людей достойными примерами из прошлого". "Буднич­ная жизнь столь же, сколько и героическая, хороша для книжного упоминания. В ней всякий день со­вершаются малые необыкновенные события, и описывать их надо вер­но, честно".
.Именно таким равно благоговей-
Хл —2977
Памятные книжные даты. 1985
ным отношением к жизненной и к литературной конкретности выделя­ется Банделло на фоне других но­веллистов столетия. У Мазуччо Са-лернского те же "Посвящения" но­сят абстрактно-риторический харак­тер. После "Декамерона" рамки но­веллистических сборников по тради­ции изображали идеальное, утопиче­ское общество "друзей муз". А у Банделло это—живые компании, со сложными взаимоотношениями, в которых всегда участвуют не менее четырех вполне конкретных лиц: автор, рассказчик, вдохновитель и слушатель,—а часто и герой, если действие происходит в современную эпоху и в той же среде.
Самым убедительным доводом, даже в теоретическом споре, оказы­вается конкретность, жизненность. Когда в одной гостиной разгорается диспут о римлянке Лукреции (микроскопическая модель дискус­сии о допустимости самоубийства, развязанной еще Августином), то, чтобы разрешить все сомнения, хо­зяин просит одного из гостей расс­казать давно всем знакомое место из Тацита с "наибольшей подробно­стью чувств". Так, на основании не логических, а чисто художествен­ных аргументов разрешается спор.
Знаменитый сюжет "Ромео и Джульетты" не принадлежит Бан-
делло. Он встречается и у вичентин-ского новеллиста Луиджи да Порто, и у Мазуччо. Даже имена Монтекки и Капулетти взяты из шестой песни "Чистилища" Данте. Однако в миро­вую литературу вошла именно бан­де лловская версия—в ней впервые голый костяк интриги был укрыт тем, что Бальдассаре Кастильоне назвал "мясом истории". Здесь впервые появились персонажи, без которых непредставима судьба ве­ронских любовников,— Меркуцио, кормилица, фра Лоренцо. В таком виде, из рук Банделло, принял этот сюжет Шекспир.
Со времен Шекспира и до нашего времени в веках живет не подлин­ный, а переработанный Банделло. В европейские литературы он вошел благодаря очень ранним переводам. Так, во Франции первый перевод (1559) появился задолго до оконча­ния публикации "Новелльере" (1545—1575). Это был перевод Н. П. Боэтюо (в литературной жиз­ни—Лоне), камердинера Маргариты НаваррскоЙ; неудивительно, что установлены очень ранние связи между новеллами Банделло и "Геп-тамероиом".
К 1582 г. Лоне и помогавший ему поэт Бельфоре перевели уже более ста новелл. Однако их отношение к подлиннику было не слишком ува-
жительным:
Бандель Миланский смог в невежестве убогом Сто сплетен рассказать простым и грубым слогом; Из путаницы той французский наш поэт Взял имя автора и повести сюжет. Все прочее он сам придумал —и на диво! Творение Лоне и пышно и правдиво; И Бельфоре за ним, как истинный француз, Привносит в перевод изящество и вкус.
Бернар де Жераль, 1573. (перевод мой.—Е. К.)
Как следует из подобных отзы­вов, Банделло воспринимался совре­менниками, обращавшими внимание только на фабулы, а "Посвящения" не читавшими и никогда не перево­дившими, исключительно как по­ставщик "страстных", "трагиче­ских" историй. А ведь "роковых страстей" на самом деле в его но­веллах нет: любовь, пусть и приво­дящая, по нравам времени, к печаль-
ному концу, не нисходит на жертву небесной карой, как в античной я классицистической трагедии, а по­степенно развивается в" сердце обыкновенного человека. Банделло рассказывает о первых признаках зарождающейся симпатии, о колеба­ниях, о постепенном осознании страсти... Да и любовных сюжетов у Банделло, должно быть, меньше половины. Остальное — новеллы
Зарубежная литература
приключений, комические, анекдо­тические. Их не переводили никогда.
Еще более незаслуженным пред­ставляется упрек в грубости стиля "Новелльере". Да, Банделло стре­мился отойти от высокопарного книжного языка. Ио он не впускал на свои страницы ни грубостей, ни диалектизмов и особо заботился о красоте звучащей речи персонажей. Ведь это именно речь, не письмен­ная, а произносимая,и виртуозность автора проявилась именно в умении воспроизвести тон куртуазной бесе­ды, создать "учебник красноречия". Это понимали немногие современни­ки— но некоторые понимали. Жак Ивер в предисловии к своему знаме­нитому сборнику трагических но­велл "Весна" (1572) писал:
"Стыдно образованным девуш­кам не знать наизусть этой книги, ведь по ней могут они обучиться искусству вести беседу".
Ивер ввел на юге Франции моду на "банделловские времяпрепровож­дения в банделловских интерьерах": в его доме в Пуату, в убранных на итальянский лад комнатах, собира­лось общество друзей, и вечерами они разбирали банделловские и дру­гие, оригинальные сюжеты. Так по­явилась поэма Депорта "Разговор об одной из банделловых новелл, или Несчастливая любовь Дидако и Ви-оланты". Банделло дал и первые сюжеты нарождающейся классици­стической трагедии.
В Англию имя Банделло попало благодаря тому же переводчику Ло­не, который, путешествуя в 1560 г. по Британии, преподнес свой сбор­ник королеве Елизавете.
Однако, оставив стилистические находки Лоне без внимания, англи­чане обратились прямо к оригиналу, и в 1562 г. вышла поэма А. Брука "Трагическая история Ромео и Джульетты, взятая из рассказа Бан­делло".
115
Далее этот сюжет был перерабо­тан Шекспиром, как и многие другие банделловские сюжеты ("Ромео и Джульетта", "Отелло", "Мера за ме­ру", "Много шума из ничего", "Тит Андроник").
Банделло был очень популярен среди елизаветинцев. У Уэбстера в "Герцогине Мельфийской" выведен даже персонаж Дел ио-Банделло.
Так же часто встречаются отго­лоски банделловских новелл и в испанской и португальской литера­туре: у Монтемайора, Камоэнса, Ло-пе де Руэды, Кальдерона, Л one де Беги, Сервантеса, Рохаса Со-рильи — не менее сотни переработок.
Шумная известность Банделло не перешагнула середины XVII в. Новый рыцарский роман, поэма и пастораль, не говоря уж о драматур­гии, оттеснили новеллу в жанровой системе на второй план. Сложился новый, очень жесткий комплекс по­нятий о чести, верности, любви. "Новелльере" уже ни в каком смыс­ле не мог претендовать на роль учебника. В XVIII в. эта книга была забыта полностью, в XIX и XX — почти полностью (редкие отзвуки сюжетов Банделло—поэма Байро­на, драма Д'Аннунцио на сюжет "Уго и Паризины"). Современный интерес к Банделло—чисто акаде­мический.
Но по-прежнему уникальна цен­ность этого сборника как документа кризисной эпохи, примечательного именно своей "бескризисностью", гармоничностью структуры и содер­жания.
Через несколько лет религиоз­ные войны, междоусобицы и чуже­земная оккупация довершат в Ита­лии начинающийся разлад ренессан-сной гармонии. "Новелльере" — последняя попытка закрепить на бу­маге воспоминания о наиярчайщем цветении культуры, уже вступа­ющей в пору осени. Е. Костюкович