• Campanile, Achille. L'inventore del cavallo e altri quindici commedie. Torino, Einaudi, 1971, 390 р .;
• Campanile, Achille. Manuale'di conversazione. Milano, Rizzoli Ed., 1973, 285 р .;
• Campanile, Achille. Asparagi e l'immortalita dell'anima. Milano, Rizzoli Ed., 1974, 201 р .;
• Campanile, Achille. Agosto, moglie mia, non ti conosco. Milano, Rizzoli Ed., 1974. 254 р .;
• Campanile, Achille. Se la luna mi porta fortuna... Milano, Rizzoli Ed., 1975. 217 р .;
• Campanile, Achille. Vite degli uomini illustri. Milano, Rizzoli Ed., 1975. 168 р .;
• Campanile, Achille. L'eroe, o Si direbbe che a uno squillo di tromba... Milano, Rizzoli Ed., 1976. 173 р .;
• Campanile, Achille. Tragedie in due battute. Milano , Rizzoli Ed ., 1979. 198 p.

Когда в 1921 году в миланском театре "Индепенденти" на премьере пьесы А. Кампаниле (1899—1977) "Да что же такое эта любовь" негодующая публика метала на сцену тухлые яйца и гнилые помидоры, и актеры, прикрываясь руками, удирали за кулисы, к рампе вышел сам автор в бе­лом фраке, с моноклем, с орхидеей в петлице. Зал затих, и Кампаниле ласково сказал: "Ну так и быть, мы покажем вам еще кусочек пьесы, но только вы должны себя очень-очень хорошо вести".
А после спектакля, когда директор труппы, Брагалья, размахивал пе­ред носом автора неоплаченными счетами, тот дружелюбно отвечал: "Господин директор, у меня идея. Что, если брать деньги не за входные, а за выходные билеты? Хотел бы я посмотреть, кто откажется заплатить пятнадцать лир, чтоб вернуться вечером домой!"
Эту милую браваду можно было бы воспринять как мальчишество (автору было в ту пору двадцать два года, он только что вернулся из Франции, из университета, и кумирами его юности были Уайльд и Альфред Жарри). Но шли годы, и отношения с публикой и с работодателями ста­новились не лучше, а хуже. Индивидуальность молодого автора фатально не вписывалась в новую литературную моду. Кампаниле бегал по редакциям, предлагал подборки "черного юмора", каламбуров, юмористических рисунков-загадок, а между тем итальянская литература, отрешившись от предвоенного футуристического угара,. все силы отдавала поиску новых путей развития, и определяли направление поиска фигуры Кроче, Пиран-делло, Грации Деледды, Итало Звево. Литература делалась все более серьезной, а Кампаниле оставался все тем же сумасбродом и мистифика­тором. Поскольку его пьесы, и раньше не пользовавшиеся успехом, теперь уже и вовсе перестали ставить, ему пришлось пойти работать в газету. Но Кампаниле не смог больше года кряду удержаться ни в одной редакции. "Идеа Национале", "Ла трибуна", "Гадзетта дель пополо", "Иль Каффе", "Коррьере Итальяно", "Фьера Леттерариа", "Новеченто", "Коррьере д'Ин-формацьоне", "Коррьере Ломбарде", "Сеттебелло", "Омнибус", "Шенарио" — таков неполный список редакций, которые он успел переменить за пятнадцать лет репортерства. И единодушие главных редакторов в его отношении вполне объяснимо. Вот, скажем, какой репортаж умудрился провести Кампаниле на первом же месте своей службы — в "Идеа Национале" — под рубрикой "Светская хроника":
"Вчера вечером в великолепных залах дворца Фолена имел место один из самых восхитительных пожаров сезона, который почтили своим присутствием по преимуществу жители соседних домов. Прелестные ночные тапочки и изящно запахнутый халат, из которых состоял туалет хозяйки приема, не скрывали скульптурных линий ее прелестной фигуры... Деколь­те присутствовавших дам были эффектно освещены розоватым пламе­нем... Надолго останется в памяти гостей впечатление необыкновенного зре­лища, омраченное тем только обстоятельством, что не все гости имели удовольствие выразить благодарность графам Фолена за их прославлен­ное гостеприимство, ибо глава дома вынужден был удалиться из залов дворца в госпиталь..."
Даже расположенный к Кампаниле редактор "Идеа Национале", ли­тературовед и историк театра Сильвио д'Амико не смог тут ничем ему помочь. А из штата "Гадзетта дель Пополо" Кампаниле вылетел в 1933 г., после серии экологических репортажей из Шотландии, с озера Лох-Несс. Вскоре после этого он оставил мысль о газетной работе, и лишь в семиде­сятые годы, когда известность его стремительно возросла, а страсть к ми­стификациям поутихла, ему предложили колонку телекомментатора в "Эуропео", которую он вел до самой своей смерти — до января 1977 г.
В начале семидесятых годов в литературной судьбе Акилле Кампа­ниле произошли поразительные перемены. Из полузабытого драматурга-авангардиста, неиздающегося, не упоминающегося в учебниках, не входя­щего в антологии итальянского юмора, он превращается в "звезду первой величины", по выражению автора "Истории литературы XX века> Джоаки-но Папарелли. В 1973 году "Риццоли" рискнуло издать "Учебник разго­ворной речи" — сборник лучших рассказов Кампаниле за несколько деся­тилетий, — и книга немедленно получает премию "Виареджо", выдержи­вает с десяток переизданий, а издательство спешит заключить с автором контракт на всю дальнейшую продукцию. Мало того: в самой многоти­ражной серии издательства, "БУР", публикуются один за другим переизда­ния ранних романов Кампаниле, о которых итальянская публика, как вы­ясняется, не имела ни малейшего представления. Тома выходят с востор­женными предисловиями лучших критиков — Энцо Сичилиано, Карло Бо, наконец, самого Умберто Эко. В рецензиях проводятся параллели с Бекке-том и Ионеско, с Вуди Алленом. Вдруг из старых публикаций обнаружи­вается, что Пиранделло заметил Кампаниле еще в 1930-м году, что Ионе­ско еще в конце сороковых восхищался его творчеством... Кампаниле на­чинают наперебой переводить в других странах (рус. пер. нескольких рас­сказов: "Иностранная лит-ра", 1978, № 6). Телевидение, по словам ре­жиссера Уго Грегоретти, "внезапно открыло для себя эту кладовую жи­вительного юмора, и ее запасов должно нам хватить очень надолго".
Такой стремительный поворот в литературной судьбе Кампаниле мож­но было бы объяснить приливом общественно-культурного интереса к двад­цатым и тридцатым годам, модой "ретро", своего рода ностальгией. Но стоит особо отметить еще одну причину: само по себе творчество Кампани­ле по сути своей неоднородно, и в какой-то момент его манера и тема­тика претерпевают существенные изменения, что мы можем наблюдать и на материале изданий и переизданий семидесятых годов, — а эти изме­нения могли, вероятно, повлиять и на отношение публики ко всему твор­честву Кампаниле.
В сборнике "Изобретатель лошади..." опубликованы комедии 1924— 1939 гг., написанные за много лет до "Лысой певицы" и до оформления принципов "драмы абсурда". Первоначальный неуспех этих пьес иногда оправдывают традиционной в таких случаях фразой "они опередили свое время". И действительно, можно спорить, плохи или хороши юношеские опыты А. Кампаниле, но бесспорно одно: здесь мы имеем дело с полностью сложившейся творческой системой, которая по прошествии тридцати лет обрела значительное влияние на ход развития европейских литератур.
Вот самая первая пьеса Кампаниле: "Сто пятьдесят — куры голосят" (" Centocinquanta la gallina canta "). Это опыт чистого нонсенса. Несколь­ко действующих лиц пытаются вспомнить стишки, под которые должна идти игра в лото. Они спорят друг с другом, ссорятся, дерутся. При внешней грамматической связности их высказываний смысл диалога рас­творяется в энтропической путанице, слова меняются местами, персона­жи жонглируют репликами... Этот сюрреальный текст тщательно отделан в смысле фонетическом: он насыщен рифмами, аллитерациями, каламбу­рами, "шарадными", "ребусными" прочтениями. Заявив о себе таким обра­зом уже в первой пьесе, Кампаниле сохранил привычку к словесным играм и к орфографической эксцентриаде на протяжении всего своего творчества.
Эта словесная изощренность — одна из главных примет почерка Кам-паниле. Но не менее важна для характеристики его творчеств? другая черта. Наряду с комическими миниатюрами, строящимися на бесконечном повторении слова, фразы или жеста (давно отработанный в фольклоре и в литературе прием) или на бессмыслице, напоминающей обэриутов, на­пример, "ТРАГЕДИЯ НА ПРЕДСТАВЛЕНИИ КОМЕДИИ": Терсш-любов­ник: Представления не будет. Мы все забыли текст (все с воем убегают), в большинстве случаев абсурд у Кампаниле — не самоцель он не безусло­вен; в безумии ранних пьес нет-нет да и проглядывают элементы некой системы. Впрочем, в море "абсурдистских" драм примеры чистого нонсенса вообще очень редки.
Заглавная пьеса сборника, "Изобретатель лошади", не целиком под­чиняется канонам "поэтики нонсенса" и "поэтики абсурда". Прежде всего она не хаотична по построению, а кроме того, не абсурдна, так как по­следовательно пародийна. Действие происходит на заседании парижской "Академии бессмертных". Изобретатель лошади с указкой в руках обосно­вывает научную ценность своего открытия. Он подробно разъясняет пре­имущества нового животного перед другими четвероногими, уже извест­ными человечеству. Академики в восторге. Присутствующий здесь же "проклятый поэт" (" poet maudit ") читает длиннейшую оду в честь перво­открывателя. В оде не понятно ни слова. "Ух, проклятущий!.." — грозит ему кулаком Председатель. Однако в разгар заседания под окном про­ходит на рысях эскадрон гусар. Академия озадачена: что это значит? Вы­ходит, изобретатель — плагиатор, а лошадь уже кем-то открыта?
Здесь мы имеем дело не с "тотальным юмором" абсурда, а с беззлоб­ным подтруниванием над конкретными явлениями — над сухой академи­ческой риторикой, над обычаями научной среды, полностью оторванной от реальной жизни. Вот, собственно, в чем состоит главный закон юмористи­ческой продукции Кампаниле: при широком использовании абсурдистских комических приемов главное внимание в его пьесах заострено не на тра­диционных для драмы абсурда экзистенциальных проблемах, а на высмеи­вании привычных, "завязших в зубах" общих мест, условностей, инсти­туций, уложений и клише.
В этих целях комическая реакция может вызываться самыми разны­ми способами. Вот один из любимых приемов "черного юмора" (типич­ный не только для Кампаниле), из посмертного сборника его неизданных миниатюр "Трагедии в двух репликах":
"КАПРИЗ МАЛЮТКИ. Сын: Папа, я еще никогда никого не убивал. Можно я убью синьора Джузеппе? Отец: Ну ладно, но только синьора Джузеппе, и никого больше, слышишь?"
Комизм здесь основан на том, что в привычную формулу подставля­ется новый, "непривычный", не принадлежащий этому контексту элемент. Кампаниле разрабатывает прием в самых разных его вариантах, например: "ДИАЛОГ, В ПОЕЗДЕ. Первый: Летом в общем вагоне душновато, как говаривал Данте... Второй: Данте никогда не говорил ничего подобного! Первый: Так говорил мой дядюшка, которого звали Данте". То же са­мое — в завязке романа "Август, жена моя, я тебя не знаю", где экипаж и пассажиры судна, терпящего крушение, впопыхах вместо спасательных пробковых поясов надевают пояса целомудрия.
У Кампаниле есть в определенном смысле программный рассказ " La mestozia "; его название представляет собой "слово-бумажник", гибрид слов mestizia — печаль и mestolo — поварешка. Герой рассказа — пре­успевающий юморист, обязанный всеми своими лаврами неряхе маши­нистке. Ее опечатки вызывают у читателей такой гомерический хохот, что в течение многих лет ее наниматель живет припеваючи, не утруждая себя: ему платят огромные гонорары за любой текст, перепечатанный его се­кретаршей под диктовку.
Так, и именно так (но только не наобум, а в результате кропотливой работы), рождаются комические вещицы Кампаниле. Не он первый от­крыл эту "золотую жилу"; не он первый заметил, что в составленной из мозаики картинке жизни стоит повернуть или заменить один кусочек - и все целое начинает выглядеть непривычно забавным, совсем новым. В этом отношении он — благодарный наследник богатой традиции авторов итальянских ирои-комических поэм пятнадцатого — семнадцатого веков и пародистов эпохи маринизма. И в том, что касается другого излюбленно­го смехового трюка — "обмана ожиданий читателя", как определяет этот прием Кампаниле Умберто Эко в книге "О читателе и речь", — он, естест­венно, тоже не первооткрыватель. Не обращаясь даже за материалом для сравнения в далекие века, Эко называет Кампаниле прямым учеником Альфонса Алле.
"Обман" этот, очевидно, имеет место там, где текст не соответствует названию, образуя с ним взрывоопасную комическую смесь: "ЭДИП В КО­ЛОНЕ. ТРАГЕДИЯ. Гонец: Эдип дома? Слуга: Нет, он в Колоне. Зана­вес". Или другой пример в том же роде: "МОРЕ И СОЛНЦЕ ПРОВАНСА. Действующие лица: Синьора Жермон, синьор Жермон, Анджела, их дочь, ее Возлюбленный, Камеристка, Портниха. Портниха: (напевает из "Тра­виаты"). Занавес". Тут длинный список действующих лиц готовит читателя хотя бы к тому, что эти лица будут действовать; но читатель "обманыва­ется" и в этом. Наконец, еще один пример столкновения "возвышенного" названия и "комически-сниженного" содержания: "ЕГО БЕЛОКУРЫЕ ЛО­КОНЫ. Клиент в парикмахерской: встает с кресла, смотрится в зеркало, подходит к парикмахеру и дает ему пинка в зад). Занавес".
Итак, дальняя, основная цель юмора Кампаниле — это последователь­ное, проводимое любым способом — "подменой элементов" или "обманом ожиданий читателя" — издевательство над общепринятыми условностями, над привычным образом действий и способами выражения, над социальны­ми мифами сомнительного свойства. Например, роман "Герой..." — апофеоз осмеяния бытовавшего и бытующего доныне в некоторых слоях итальян­ского общества ура-патриотического милитаризма и реваншизма. В этом случае Кампаниле резок и нетерпим; в других же — не требующих столь неоднозначной реакции — юмор его добродушен. Тут Кампаниле чаще всего использует еще один, самый любимый свой комический прием — прием буквализации фразеологизмов и всевозможных речевых клише. В том, что касается словесной выдумки, Кампаниле неподражаем, неисчер­паем. К сожалению, прелесть этих отрывков недоступна иноязычному чи­тателю. Переводу поддаются лишь немногие "Трагедии...": "НА СТАДИО­НЕ. Раздраженный болельщик: "Черт знает что! Куда судья смотрит? Услужливый болельщик: Минуточку. Он же через полчаса, протолкавшись сквозь толпу и тяжело дыша: На хронометр. Занавес".
Герои миниатюр Кампаниле — простодушные Симгошциссимусы, мно­голикие Бертольдино (Иванушки-дурачки итальянской фольклорной тради­ции): "УДОБСТВА В БЫТУ. Муж: Я купил два противогаза. Жена: От­лично, значит, сегодня на ночь оставим газ открытым". Они наивно бук-вализируют метафоры, принимают всерьез условно-обиходные гиперболы и метонимии: скажем, любимый персонаж Кампаниле, кучер Галеоне, по­лучив приказ подать коляску к подъезду, обязательно уточнит: "А лошадь тоже?"
В романе "Если луна пошлет мне удачу..." герой рассуждает следую­щим образом: "Тут в лесу, говорят, пропасть волков... Однако время обеда. Есть хочется. Надо полагать, волку тоже хочется. Но не зря говорят: голод волка из лесу гонит. Значит, в обеденное время волк может нахо­диться где угодно, только не в лесу..." "Тот же герой, выслушав пожела­ние удачи на итальянский лад — "ступай к волку в пасть!" — тут же отправляется по адресу, и примечательно, что вышеназванная Пасть, по­добно улыбке Чеширского кота, существует независимо от волка... В этом месте романа ощущение сильного воздействия приемов Льюиса Кэрролла на формирование стиля Кампаниле, и прежде мелькавшее у читателя, пере­ходит в твердую уверенность.
Сильное и глубокое влияние поэтики английского нонсенса, Кэр­ролла, Э. Лира — вот, пожалуй, ключ ко всему творчеству Кампаниле. Де­ло даже не в прямых аллюзиях — они, конечно, обращают на себя внима­ние, но для нас наиболее интересны как раз не те места, где Кампаниле цитирует или перенимает отработанный Кчрролом прием. Дело в принципе. Ведь, как и "Алиса", лучшие рассказы Кяммшшле родились из переосмыс­ления, буквализации, доведения до логического абсурда общеизвестных "блоков" школьного обучения, набивших уже оскомину прописных истин. В рассказе "Учебник разговорной речи" автор питается представить себе беседу оживших персонажей диалогов из учебников иностранных языков. А в серии заметок, составивших лучшую, пожалуй, книжку Кампаниле — "Жизни замечательных людей",— он предлагает, не удовлетворяясь обще­принятыми сведениями о происхождении географических названий, физи­ческих и других научных терминов, о совершении географических откры­тий и т. д., свое новое истолкование терминов и фактов школьной про­граммы, легенд, исторических анекдотов. Взять хотя бы историю с Буридановым ослом. Хотел бы я видеть, пишет Кампаниле, такого осла, который не сожрал бы обе охапки сена в один присест, а стоял бы раз­думывал... Нет уж, увольте, тут что-то не так. Должно быть, какой-ни­будь школяр в парижском университете, беседуя с другом о преподавате­лях, сказал ему неосторожно: "Да что о Буридане говорить. Этот осел...",— и тут он, надо думать, увидел, что его друг делает ему страшные глаза: ведь за спиной неосторожного школяра стоял сам ректор университета, Буридан. Что было делать школяру? Пришлось ему придумать ставший впоследствии известным риторический пример, который так понравился ректору, что тот охотно присвоил его. С тех пор так и пошло: Буриданов осел...
Так же строятся и другие рассказы сборника, например "Антонелло да Мессина". Кампаниле считает Антонелло уникальным в своем роде ху­дожником: ведь тот писал только незнакомых людей! В любой пинакотеке Италии, куда ни зайдешь, увидишь: "Антонелло да Мессина. Портрет не­известного"... Только однажды вышел с ним, будто бы, казус: повстречал Антонелло двух неизвестных, отца и сына, и тут же написал их портреты. Вышло: "Портрет неизвестного", а рядом — "Портрет сына неизвестного отца". Ох, и намяли же тогда бока художнику Антонелло да Мессина...
Что же касается изобретателей вроде Ньютона, то их автор считает самыми никчемными людьми на свете. Во-первых, они бездельники: если кто делом занят, он не будет рассиживаться в тенечке под яблоней. Но это еще мелочи в сравнении с тем, до чего у этих изобретателей мозги набекрень. Ньютон, видите ли, задумался, почему яблоко падает вниз! А придет ли в голову нормальному человеку, что яблоко может падать вверх?
"Жизни замечательных людей" — озорную, смешную, филигранно сде­ланную книгу — можно считать в некотором роде итоговой и переломной для писательского пути Кампаниле. От рыхлых, композиционно неоформлен­ных серий "черного юмора", от пестрой смеси, составившей впоследствии "Трагедии в двух репликах", к стройной, хронологически и логически по­следовательной композиции "Жизни замечательных людей": вот две край­ние вехи первого, и самого длительного, этапа творчества Кампаниле.
Сборники же "Учебник разговорной речи", "Спаржа и бессмертие ду­ши" знакомят нас с совсем новым витком его творческого пути. Всю жизнь Кампаниле напряженно вслушивался, "как говорят" и "как пишут", под­мечал тончайшую перекличку слов, незаметнейшие несообразия в печат­ном тексте. А в последние годы его литературной работы эти вторичные впечатления чуть-чуть потеснились, уступив местечко наблюдениям живой жизни. Можно сказать даже так: на "кэрроловском" фоне зазвучали "джеромовские" нотки. Один за другим стали появляться рассказы, посвящен­ные юмористическому философствованию на темы быта, анализу много­образных нелепостей повседневной жизни итальянца: тоскливое, тягучее делопроизводство, аляповатые издержки рекламы, нелепые фантазии фаб­рикантов лыжного снаряжения ("в этих скафандрах можно лететь на лу­ну, но нечего и думать том, чтоб самостоятельно добраться до лыжной базы"), молодежное помешательство на значках с портретами звезд эстра­ды, дамское помешательство на тряпках, всеобщее помешательство на рож­дественских подарках — все эти зарисовки с натуры, точно подмеченные детали, приобретая под пером Кампаниле гомерические пропорции, укруп­няясь и достигая предела логического абсурда, вызывают у итальянского читателя смех еще более заразительный, чем в эпоху ошеломительного сло­весного конструирования. Ведь сейчас смех сопряжен с радостью узнавания конкретных явлений.
Плоды перемен не заставили себя ждать. Первый же сборник (1973 г.), включивший в себя рассказы такого рода, стал и первой коммерчески бла­гополучной книгой Кампаниле. Интерес к его имени стремительно возрос. Отрывки из его рассказов вошли в школьную хрестоматию по XX в. изда­ния 1976 г., и это были именно рассказы последних лет.
Чтобы глубже понять механизм такого стремительного и безусловного читательского признания, надо непременно учесть еще один фактор раз­вития итальянской литературы: именно сейчас, как никогда прежде, стали пользоваться успехом книги, преодолевающие рамки чистой iiction и обра­зующие направление своеобразного современного "костумбризма"; ярчай­шей фигурой этого направления является историк и бытописатель италь­янского общества Лука Гольдони. В книгах "смешанного" жанра читатель находит скрупулезный анализ социальных, политических и конкретно-бы­товых подробностей собственной жизни, — анализ полемически заострен­ный, придирчивый и едкий. В самые последние годы своей работы Кампа­ниле попал в "струю времени" — и этому, наверно, он обязан своей поздно приобретенной, но отнюдь не незаслуженной славой.